После морга Гуров вернулся к больничным корпусам, немного поплутал, прежде чем нашел травматологию, куда вчера санитары занесли носилки с Надеждой Хваловой. Он прошел по коридорам, выискивая врача, но персонал суетился в процедурных, кабинетах, операционных, не обращая внимания на посетителя. Опер уже направился к посту медсестры, чтобы узнать, в какой палате ему найти Хвалову, как вдруг знакомая фигурка с черным ежиком на голове вылетела прямо на него из-за дверей. Надежда была полностью готова к выходу на улицу, в руках она зажала маленький рюкзачок.

Гуров едва успел встать у нее на пути:

– Доброе утро. Рад видеть, что вы себя чувствуете гораздо лучше. Врач разрешил вам покидать больницу?

Женщина сжалась, как маленький зверек, блеснула зло из-под бровей взглядом:

– Нет, не разрешал. Я не могу сидеть в больнице, у меня много дел.

Лев успокоил ее:

– Все в порядке. Вас никто не держит, только прошу, давайте поговорим еще раз. Расскажете все в спокойной обстановке. Других женщин так и не нашли, а от Афанасьева теперь мы ничего не добьемся. Он покончил с собой этой ночью. Вы – единственная свидетельница, наш источник информации.

Только от вчерашней Надежды, беззащитной и слабой, ничего не осталось. Женщина была сейчас похожа на озлобленного хищного зверька, даже пряди на голове торчали воинственно во все стороны, будто иголки. Она ловко юркнула под руку оперу и сделала несколько шагов по коридору:

– Мне плевать на Афанасьева и его преступления. Больше не хочу об этом думать, постараюсь поскорее позабыть об этом чудовище. Я не хочу давать показания, писать заявление, вообще как-то быть причастной к этой истории.

Гуров не смог сдержать удивленного восклицания:

– Как, отказываетесь от заявления? Почему? Он чуть не убил вас!

Надя бросила небрежно:

– Я его простила. И больше ничего о нем слышать не хочу. Это мое решение, и оно не поменяется. Жизнь для меня важнее, чем мертвецы.

Ее кроссовки мягко застучали по желтым квадратам линолеума, опер лишь обескураженно мог наблюдать, как удаляется изящная прямая спина в черной куртке. С рассветом солнца будто занавес упал с дела Афанасьева, и все резко изменилось. Сам преступник, наглый и хладнокровный убийца нескольких женщин, умолял выслушать его, а потом стал жертвой чьих-то безжалостных рук. Пострадавшая рыдала от ужаса, а сегодня и вспоминать не хотела о произошедшем с ней. Гурову казалось, что реальность внезапно разлетелась, как хрупкий карточный домик. Он на несколько секунд остановился, а потом заспешил к черной лестнице на выход. Сейчас вещдок ему понадобится, чтобы начать заново распутывать этот клубок.

Опер решил, что надо начать с того места, где у него родилось это странное ощущение двойственности. С сына Надежды Хваловой. Он успеет на машине за час добраться до приюта и попытаться поговорить с мальчишкой еще раз. Зачем ему это, Гуров и сам пока не понимал. Просто точно знал, это та точка, где началось ощущение чего-то неправильного. Именно во время посещения приюта картинка, которая сейчас рухнула, потеряла свой первый кирпичик.

Оперуполномоченный бегом кинулся по дорожке обратно к машине, воткнул ключ зажигания и задвигал рычагом. Полицейская машина с готовностью откликнулась, выломала брешь в кустах и выскочила на дорогу, заливая все вокруг сизыми облаками.

Дорога до приюта в этот раз заняла меньше времени, синие полоски на бортах и надпись «Дежурная часть» сделали свое дело. Поток уступал место, расходился перед резвым «бобиком», и серая машина ловко пробиралась все быстрее вперед. От жары спина у Гурова взмокла, рот стянуло сухостью, только этого всего он не замечал. Крутил руль и жал педали, предчувствуя разгадку впереди.

Хотя в приюте его ждало разочарование, та самая воспитательница, что выгнала их с возмущением в прошлый раз, скривила недовольную гримасу:

– Ну, что еще? Опять из-за Сережи?

– Да, да, – Лев торопился, пытаясь поймать что-то неуловимое.

Женщина фыркнула:

– Вечно вы торопитесь, все у вас срочно, срочно. Сейчас.

Она прошуршала тканью юбки, скрылась за дверью, а Лев не мог найти себе места от нетерпения, он шагнул к окну, потом к двери, переставил стул, прислушиваясь к звукам в длинном коридоре. Вот зацокали тяжелые каблуки воспитательницы, но рядом не шлепали детские шаги. Женщина вернулась обратно одна и плюхнула на стол пару казенных бланков:

– Вот, держите, один вам, второй у нас остается. Подпись только поставьте, документ все-таки.

– Подождите, – растерялся Лев. – Мальчика я хотел увидеть. Просто поговорить. Зачем бумажки?

Женщина возмутилась:

– В смысле, увидеть, его же еще утром ваш сотрудник забрал! Так торопился, что без бумажек убежал, а мне теперь выслушивай от директрисы. Это не котенок все-таки, а ребенок. Документы-то подписывайте, что забрали его. И свою копию заберите.

Лев удивленно уточнил:

– Вы уверены, что его забрали? Того самого мальчика, который порвал вам одежду, когда мы приезжали?

Женщина нетерпеливо сунула ему ручку и бланк:

– Ну конечно уверена, я что, по-вашему, детей друг от друга не отличаю! Давайте, ставьте подпись. Больше никогда с полицией не буду дел иметь, ужас, какие вы все необязательные.

Лев медленно поставил закорючку, не понимая, неужели мальчика успели вернуть матери. На его памяти бюрократическая машина не действует так быстро. К тому же он рассчитывал, что Надежда сама будет забирать сына из казенного дома, поэтому у него и появится возможность попытаться разговорить ребенка. Воспитательница наблюдала за ним, поджав губы. Схватила подписанный документ, сунула в руки джинсовую курточку:

– Вот, забыли даже ребенка одеть. Мужчины, вы вообще за детьми смотреть не умеете. Мальчика раздетого забрал и ни о чем не подумал. А если бы сегодня погода испортилась? А нам потом скандалы закатывают, что мы тут сирот обираем.

Лев пробурчал в ответ что-то невразумительное, лишь бы не спорить с напористой женщиной, схватил одежку и побрел обратно к выходу. Опять неудача, его догадка ускользает из пальцев каждый раз, когда он приближается на шаг.

Арестовал Афанасьева – и